— Молодым офицером, в 1947 году, вы попросили политического убежища в американском секторе Берлина. Предположим, вам пришлось бы принимать это решение сегодня. Сделали бы вы то же самое?
— О нет! — воскликнул он и снял руки с подлокотников кресла. — С моим сегодняшним опытом, я скорее запулил бы в них межконтинентальную баллистическую ракету с ядерной боеголовкой.
— Вы серьёзно?
— Молодой человек, через полгода мне стукнет шестьдесят. Мне терять нечего. Ты давно приехал?
— Года нет ещё. — Я подумал, что хорошо, что он перешёл на «ты». Я буду называть его «вы», и между нами останется дистанция.
— Ну вот слушай, что я тебе скажу. Я пришёл к ним молодым, талантливым парнем. Я свободно говорил на двух иностранных языках, немецком и английском, что в те годы было ещё более редким феноменом в Советской Армии, чем сейчас. В тридцать лет я был уже майором. Меня ожидало блестящее будущее. Я пришёл к ним и попросил политического убежища не потому, что искал лучшей жизни или money, но побуждаемый импульсами высшего порядка, идеалистическими. Тот майор Тихонов видел, что коммунизм — дикий зверь, и верил в то, что на Западе люди живут по другим, человеческим законам. И я хотел помочь им в борьбе против коммунизма. Пришёл, рискуя своей шкурой. Ты слушаешь, следишь за моей мыслью?
— Да-да, — подтвердил я.
— И эти суки трёпаные, погань научная из СиАйЭй, засадили меня в бункер и два с половиной года!.. Подумай внимательно… два с половиной года допрашивали ежедневно. Они, видите ли, получили сведения о том, что советы заслали к ним двойного агента, и они вычислили, что это должен быть я… Им казалось неправдоподобным, что офицер с такой военной биографией, с двумя иностранными языками, заочник Академии, поступил вдруг так невыгодно, так нелогично, с их точки зрения. Потому что они сами, калькуляторы ёбаные, так бы никогда не поступили, они бы высчитали до цента, сколько дохода они смогут иметь… Два с половиной года в одиночной камере, в бункере! А! Иногда по нескольку допросов надень… Я потерял счёт времени…
