Частью советской действительности — и в 1930-х годах, и в послевоенном СССР — был страх, что на тебя «настучат» соседи или сослуживцы. Сейчас политические доносы вернулись в общественную жизнь России: все чаще именно после них заводят дела за антивоенные высказывания. Би-би-си сравнила доносы 1930-х годов с современными и поговорила с историком и антропологом о том, зачем россияне их пишут.
Александра Колгушкина, 41-летнего сапожника из Москвы, арестовали в 1935 году по печально знаменитой 58-й статье — за контрреволюционную агитацию. Его уголовное дело начинается с доноса двоих соседей по коммуналке, один из которых приходился двоюродным братом жене Колгушкина Варваре. «Контрреволюционную деятельность» соседи Василий Шипилов и Иван Карцев усмотрели в том, что в гости к семье приходили «граждане, имеющие связь с помещиком по происхождению».
«Я, Шипилов, и Карцев, знаем, что все вышеуказанные лица по нашему мнению занимаются шпионажем, изменяют родине. Я, Шипилов, проживаю совместно с Колгушкиными, на визиты классовых врагов к Колгушкиным мне как сознательному рабочему смотреть неприятно и я их ненавижу», — пишет в жалобе в НКВД двоюродный брат жены.
Соседи к тому же припомнили, что Колгушкин в разговорах ругал советскую власть: «Теперь, то есть при советской власти, жить трудно всем. Хватает заработка на хлеб, а многие и этого не получают, сидят голодные. То ли дело было раньше, при старом строе», — пересказывают они его слова.
Сам арестованный на допросах это отрицал, зато рассказывал, что с соседом Иваном Карцевым у него был конфликт из-за антисанитарии в квартире: тот очень нечистоплотен, и Колгушкины волновались, что из-за грязи заболеют их дети.
А его жена, Варвара Колгушкина, на допросе говорила, что двоюродный брат угрожал ей: «После ареста мужа Шипилов тут же предложил мне разъехаться в разные комнаты по обоюдному согласию, в противном случае он начал мне грозить выселением другими путями».
То, что два соседа просто используют репрессивный аппарат государства, чтобы выжить третьего из квартиры, стало очевидно даже суду 30-х годов. На суде Колгушкин был оправдан. В определении суда так и сказано: «Шипилов пытался завладеть площадью Колгушкина», и предлагается возбудить уголовное дело уже против Шипилова с Карцевым.
Это исключение из правила: доносы на соседа с целью освободить комнату в те годы не были редкостью и своей цели они обычно достигали.
По словам сотрудника «Мемориала» (власти сначала признали организацию иноагентом, затем ликвидировали, а теперь судят одного из ее основателей, Олега Орлова) Сергея Бондаренко, оправдательных судебных приговоров по политическим статьям в 1930-е годы было всего несколько процентов — по крайней мере, из числа приговоров, которые видели исследователи сталинских репрессий.
Но эта доля все равно больше, чем количество оправдательных приговоров по уголовным делам в современной России: таких сейчас меньше одного процента.
Впрочем, в отличие от сегодняшней реальности, в 1930-х приговаривать людей могли не только суды. Такая власть была еще у троек НКВД и Особого совещания при НКВД: в годы правления Сталина они приговаривали людей к расстрелу.
Типы доносов: выгода, месть, разоблачение врагов
Классифицировать доносы по типу выгоды предлагает антрополог, автор телеграм-канала «(Не)занимательная антропология» Александра Архипова (внесенная российскими властями в реестр «иноагентов»).
Бывает выгода материальная: например, получить освободившуюся комнату, как у Шипилова и Карцева. Но в государстве с частной собственностью, как современная Россия, жилплощадь так просто на себя не перепишешь. Поэтому нынешние доносчики рассчитывают на другую выгоду. «Это может быть не напрямую получение места человека в компании или вузе, но ты показываешь свою лояльность, и, может быть, это означает дополнительные преференции, которые можешь получить ты или твоя институция», — добавляет сотрудник «Мемориала» Алексей Макаров.
Выгода от доноса может быть не только материальной, но и эмоциональной, считает Архипова: свести с кем-то счеты, наказать обидчика, в личном конфликте используя государственную политику. Этот мотив универсален и для советских людей, и для сегодняшних россиян.
Антрополог нашла такой случай в августе 2022 года в Севастополе (в аннексированном Крыму). На пляже поссорились любители волейбола: один из них высказался в поддержку Украины, а на следующий день пришел играть в волейбол с желтой и синей резинками, надетыми на руку. Снимать символику по требованию других игроков он отказался, его обозвали предателем родины, и мужчина, разозлившись, ответил, что сделает все, чтобы помочь Украине в войне с Россией. После чего трое участников конфликта заявили на него в органы.
А 80 лет назад, в сентябре 1941 года, слесарь завода «Металлист» Иван Федоров получил 10 лет лагерей и больше не вернулся к родным. Получил он их за разговоры. Заявление в НКВД написал его коллега, рабочий, которого незадолго до этого призвали в армию: Гитлер только что напал на СССР. «В присутствии рабочих с насмешкой сказал: вот наш защитник идет! — в доносе мужчины сквозит обида. — И спросил, как вас кормят . Я ему сказал, что кормят хорошо, а он мне ответил, что вас кормить нужно в неделю один раз, потому что Красная армия плохо воюет и отдает города немцу».
Этим доносом солдат ничего не выигрывал для себя, зато мстил за обиду.
В деле есть и другой донос — от сотрудницы завода. Она написала на Федорова жалобу уже скорее из идеологических соображений, чем из личной обиды. Это — третья причина для доносительства, которую антрополог Архипова называет «моральной» выгодой: разоблачить врага, защитить государство от клеветников.
Именно такая серийная доносчица написала жалобу на саму Архипову за интервью СМИ-"иноагенту». А когда антрополог связалась с ней, та рассказала: «Я — профессиональный неоплачиваемый доносчик За первый год специальной военной операции мной было направлено в электронном виде 764 доноса». По собственному признанию, женщина смотрит все видео с YouTube-каналов «Дождя», «Дойче Велле», «Радио Свобода», «Настоящего времени» (эти издания в России признали «иноагентами») и жалуется на тех, кто дает им интервью — явно без шкурного интереса или личного желания отомстить.
В мышлении таких людей государство не может быть неправо, уверен Макаров, а значит, те, кто его критикует — клеветники. К тому же людям не нравится, когда кто-то заставляет их сомневаться в собственной точке зрения. «Они пытаются избавиться от тех, кто может поколебать их картину мира. Потому что иначе начинаешь задавать вопросы, ставить деятельность государства под сомнение, а это уже небезопасно», — говорит сотрудник «Мемориала».
В разговоре со слесарем Федоровым летом 1941 года сотрудница завода назвала немцев гадами, а в ответ от него услышала: «Почему же они гады, а мы разве лучше. Они очень культурный народ, не нашему русскому чета». Женщина пожаловалась об этом «куда следует». Уже под арестом Федоров объяснял следователю, что до революции учился с немцами в городе Ораниенбаум (сейчас это часть Петербурга), тогда и проникся к ним симпатией. «Немец даже окурка не бросит в неуказанном месте», — настаивал он.
Эти объяснения не спасли его от обвинительного приговора, а в лагерях Федоров пропал: никто не знает, как он умер и где похоронен.
Донос как повод для гордости
Александра Архипова замечает важную разницу между доносами в советское время и сейчас. Тогда они были либо вовсе анонимными, либо фамилию стукача знали только следователи и суд, но не общественность. Сейчас же сам доносчик часто публично рассказывает о своей жалобе.
Например, общественник Виталий Бородин, который жаловался на актеров Данилу Козловского и Лию Ахеджакову, на издание «Проект» (вскоре после этого издание признали нежелательной организацией), гордится своей деятельностью и раздает интервью. Многие депутаты — от региональных до сидящих в Думе — пишут доносы и сообщают об этом в своих телеграм-каналах в виде отчета о проделанной работе.
Организация «Ветераны России», чьи доносы лежат в основе уголовного дела на сотрудников «Мемориала», тоже с удовольствием демонстрировала свою причастность к делу.
https://www.bbc.com/russian/articles/cd14gy23w49o
